HAÏTI
« Haïti mon pays, wounded mother I’ll never see. Guns can’t kill what soldiers can’t see. » (THE ARCADE FIRE, « Haïti »).
A Port-au-Prince, je monte dans un taxi et discute avec le chauffeur, Pipo, 23 ans. Il connaît tout. Question football ? Pipo décline la liste des joueurs des principales équipes européennes. Elections américaines ? Il fait des analyses sur les challenges dans les différents États, comme s’il ne s’était occupé que de ça. Et pour ce qui est de la politique en Haïti, Pipo bat tout le monde à plate couture, tant son savoir est encyclopédique. Sur le chemin, il parvient aussi, tout en continuant à discourir au volant, à prendre note des numéros de téléphone d’une jolie passante, avant de déclamer, les larmes aux yeux, plusieurs strophes de Rimbaud. Il me dépose à mon adresse et me laisse ses coordonnées, au cas où. Il me dit, avant de repartir, qu’il veut devenir US marine. C’est son grand rêve. Il est à fond pour « Têt Kalé », le chanteur, candidat aux élections présidentielles. C’est clair : il fera son chemin, le Pipo, par tous les moyens disponibles.
Rien ne fonctionne dans ce pays, presque entièrement administré par les agences et les ONG internationales. Les élections sont des mascarades, les droits de l’homme inexistants, le vaudou instrumentalisé et la police corrompue. Et pourtant, il y a une beauté qui saute aux yeux, une vitalité que nos sociétés trop gâtées ont perdue.
Une femme qui travaille ici depuis des années me brosse un sombre tableau : “Ecoute, tu sais que les Haïtiens ont récupéré des terres qui appartenaient aux grands propriétaires fonciers. Bon… Mais est-ce que tu crois qu’ils les cultivent, ces terres ? Pas du tout ! C’est du genre : je me salis pas les mains par un travail manuel, moi. Je suis le maître. Alors, qu’est-ce qu’ils font ? Eh bien, ils vont travailler en République dominicaine, dans les plantations de canne à sucre, où ils se font exploiter. Mais comme c’est pas chez eux, l’honneur est sauf. Crois-moi, ici il n’y a pas même l’embryon d’une volonté de changer les choses, de regarder sur le long terme. La règle de base c’est : chacun pour soi. Une société individualiste à l’extrême. Pourtant, après le tremblement de terre, ce pays avait l’opportunité de changer, avec tout l’argent qui a été envoyé, du monde entier. Mais rien n’a été fait. Rien ! Alors que tout pousse sur cette terre fertile, ils importent même leur riz !”
C’est vrai que l’État n’a aucune crédibilité, toutes ses fonctions étant déléguées à la communauté internationale, c’est-à-dire aux ONG, qui en profitent, tout comme les églises en tous genres : évangélistes, pentecôtistes, etc, qui éradiquent la réflexion et cultivent l’émotion. Ce pays est depuis longtemps un terrain de jeu pour les caudillos de passage, oligarques et ploutocrates. Après trente années de « transition démocratique », une partie de l’opinion en arrive même à regretter la dictature des Duvalier…
Comme on dit ici : « konstitisyon sé papier, baionet sé fé », autrement dit : « la constitution, c’est que du papier alors que les fusils, c’est du métal » (la force des armes prévaut contre le droit.) A chaque fois, le candidat qui gagne les élections est celui qui est soutenu par l’élite, les maîtres, les mafieux, les mulâtres. Il y a deux valeurs majeures : la couleur de la peau et l’argent : « un mulâtre pauvre passe pour un noir, tandis qu’un noir riche peut passer pour un mulâtre ».
$ $
$
L’histoire du pays est une succession de révoltes sans lendemain. Les Etats-Unis l’occupent de 1915 à 1934. Puis c’est la dictature des Duvalier, de 1957 à 1986. D’abord le père, François Duvalier, surnommé « Papa Doc », un médecin de campagne qui se fait passer pour un homme providentiel et obtient du Vatican de nommer lui-même les évêques. Il remplace l’armée par ses « tontons macoutes », une milice ultra violente qui lui est toute dévouée. Le “tonton-macoute”, c’est le nom du croque-mitaine du folklore local et le « macoute » le sac que les paysans portent en bandoulière.
Par populisme, Duvalier se met à critiquer les Américains et même « les blancs », en général. Le populisme, c’est la recherche du bouc émissaire, pour faire oublier qui sont les vrais profiteurs. Il instrumentalise le vaudou en se faisant passer pour une réincarnation du Baron Samedi, l’esprit gardien des cimetières. Il s’habille comme lui, en costume noir et chapeau. Il imite même la voix nasillarde que la culture populaire prête au baron (ce qui fait un peu penser à Tom Waits, dans un autre registre). Devenu fou à la suite d’un coma de plusieurs heures, il va jusqu’à revendiquer l’assassinat de JFK, affirmant qu’il a jeté un sort au président américain, grâce à son chiffre porte bonheur, le 22 (Duvalier a été élu à la présidence de la république un 22 septembre et JFK tué un 22 novembre).
A la mort du père, en 1971, c’est le fils, Jean-Claude, qui prend la succession. Surnommé « Baby Doc », il sera plus nuancé, mais non moins corrompu. Il fait un peu penser à Jean-Christophe Mitterrand, lorsqu’il s’exprime dans les vidéos postées sur YouTube, avec son air de « fils à papa ».
En 1990, c’est au tour d’un petit prêtre, Aristide, d’être élu à la présidence du pays. Lui aussi, il promet monts et merveilles et fustige ce qu’il appelle les « 4 A » : Argent, Armée, Amérique et Autorités ecclésiastiques, qui représentent le mal incarné. C’est un habile discoureur qui sait manipuler, jouer avec les mots. Mais il doit fuir, l’année suivante, à Washington, en raison d’un coup d’État, facilité par les Américains, qui ont acheté la loyauté des services secrets haïtiens (le SIN).
Lorsqu’il revient au pouvoir, en 1994, c’est, selon N. Chomsky, parce que le président Clinton a organisé ce retour, en échange d’un programme économique libéral pour Haïti. Mais finalement, Aristide attrape, à son tour, la présidentite (la maladie du pouvoir) et devient aussi corrompu que ceux qui l’ont précédés. Lui aussi met en place une milice privée dont les membres très violents sont appelés ses « chimères » et se complait dans « la magouye », profitant du trafic de drogue. Dans les clubs les plus selects, il côtoie les sphères imbriquées du renseignement, de la police et de la mafia. Sur l’île, tout est contrôlé par cette petite clique. Par exemple, lorsque le journaliste Jean-Dominique est assassiné, le juge d’instruction remet son dossier au procureur et part aussitôt en exil, car il a demandé la levée de l’immunité d’un sénateur, Dany Toussaint, qui est un trafiquant d’armes notoire.
L’argent donné par la communauté internationale disparaît aussitôt dans les poches de l’élite. C’est la « patrie-poche », comme on dit en créole, une société de castes, avec ses hordes d’esclaves domestiques (même les pauvres ont les leurs : de plus pauvres qu’eux…) et quiconque ne profite pas d’une possibilité de s’enrichir est taxé d’imbécile : « imbésil ki pa pran ».
Le vaudou aussi est devenu un instrument de domination. Il participe au jeu de la servitude et des récompenses. Le pays est quadrillé par les prêtres, appelés ougan ou bôko. Il y en a un pour cent habitants. Duvalier et Aristide s’en sont servi pour zombifier les gens. Cependant, le vaudou n’a pas que des côtés négatifs, car il a aussi une fonction de résistance à l’oppression et il a été le premier refuge des esclaves.
$ $
$
Dans les rues de Port-au-Prince et Petite-Rivière-de-l’Artibonite, la campagne électorale bat son plein. Je croise des bandes de musiciens à moitié drogués, payés pour acheter des votes à la population. La participation est tellement basse à chaque élection (entre 20 et 30%), que la victoire doit s’arracher en utilisant toutes les méthodes disponibles. Des garçons aux yeux rougis déambulent dans les rues en criant le nom du candidat auquel ils ont prêté allégeance, soufflant dans des instruments qu’ils ont fabriqués avec des plaques de tôle de l’USAID, l’agence de coopération américaine.
Je croise quelques beaux dandies qui sortent des bidonvilles en costume, les chaussures impeccablement cirées, tout comme leurs alter ego congolais, les « sapeurs », qui dépensent tout leur argent dans les habits.
Dans un bureau de vote, se présente un homme endimanché, très sûr de lui et souriant. C’est le type même du politicien : grosse carrure, chemise impeccable, pantalon à pinces et chaussures vernies. Il me dit : « je suis candidat et on pourrait même aller jusqu’à dire que je suis sénateur élu ». Il ne manque pas de toupet, car le vote vient à peine de commencer et la foule ne se bouscule pas au portillon.
Les électeurs qui se présentent se sont également mis sur leur 31. Ça compte énormément ici, « le look ». J’ai vu des hommes sortir de bidonvilles en costume impeccable, comme s’ils partaient travailler dans la City. Mais personne ne sourit. Ils accomplissent un rituel, pour des raisons variées : ils ont été payés, ou doivent ce vote à un protecteur. Le candidat au poste de sénateur se met à serrer des mains, mais on sent que les gens ne l’apprécient pas.
Des casques bleus argentins sont postés autour du bureau de vote et boivent du maté. La lune brille dans un ciel orange et mangue. Le dépouillement des bulletins se poursuit tard dans la nuit, tandis que les braseros grésillent sous les étoiles. Quelques pierres sont lancées sur le toit, mais rien de grave.
A Petite-Rivière, je visite le fort où Dessalines a vaincu les armées françaises. Je déjeune de riz djon-djon, préparé avec des champignons noirs, des petits pois, de l’aïl, un piment et du sel. Je fais descendre tout ça avec du rhum Barbancourt.
$ $
$
Dans les écoles, il y a beaucoup d‘absentéisme, surtout chez les enseignants, car un instit gagne 30 $ par mois et préfère travailler dans le privé. Maintenant, 80 % des écoles sont privées et l‘Etat peut se décharger de cette autre responsabilité, ayant d’autres chats à fouetter…
En prenant des photos, dans une rue, je me brûle au pot d‘échappement d‘une moto. Le conducteur s’exclame, en souriant : „li blanc, il se brule à ma moto. C‘est chaud, il dit, li blanc.“ Et de me proposer une cigarette. Ce petit accident nous a rapprochés. Nous fumons ensemble. Plus tard, je visite un temple vaudou où la mambo (prêtresse) arrose un monticule terreux à l‘aide d‘une bouteille de whisky remplie d‘un liquide pimenté. Le potomitan est le centre névralgique du temple. On dirait le mât d’un bateau, sculpté de figures animales. Dans la cour, des femmes dansent, en robes colorées. C’est un endroit très calme et la mambo semble sincère et honnête. Elle exerce aussi comme sage femme et vient au secours des plus pauvres. On sent que les villageois l’apprécient et la respectent. « Le véritable ressort d’un pays est dans le tambour vaudou, qui mêle le sentiment d’une détresse sans limite d’une espérance forcenée », écrivait André Breton, de passage en Haïti, où il a soutenu l’opposition à la dictature.
Au bout d’un moment, je me rends compte qu’une peluche est suspendue au potomitan. Sa morphologie me dit vaguement quelque chose. En me rapprochant, je reconnais un personnage d’une série télévisée que je regardais quand j’étais enfant : c’est Alf, l’extra-terrestre, celui dont le vaisseau spatial s’est écrasé dans le garage de la famille Tanner, à Los Angeles. Je me demande si cet Alf-là mange des chats…
$ $
$
Les parents de la musicienne Régine Chassagne sont nés en Haïti. Avec son groupe Arcade Fire, l’une des meilleures formations rock d’aujourd’hui, Régine aide son pays d’origine, à travers la fondation Kenpe : www.kanpe.org. “Kanpe” veut dire “debout” en créole haïtien.
« Haïti mon pays, wounded mother I’ll never see. Guns can’t kill what soldiers can’t see. » (THE ARCADE FIRE, « Haïti »).
In Port-au-Prince, I ge into a taxi and chat with the driver, Pipo. He knows everything. Talking football? Pipo can easily list the players of most European teams. American elections? He can analyse the challenges in the different states, as if he had dealt with that all his life. Politics in Haiti? He beats everyone with his encyclopedic knowledge. On the way, he also manages, whilst continuing to talk behind the wheel, to take note of the telephone number of a pretty passer-by, before declaiming, with tears in his eyes, several stanzas of Rimbaud’s poetry. When dropping me at my address, he leaves me his contact details, just in case, and tells me that he wants to become a US marine. It’s his big dream. He is fully committed to “Têt Kalé”, the singer-candidate for the presidential elections. Pipo will proceed in life, by all means available.
Nothing works in this country. It is almost entirely administered by international agencies and NGOs. Elections are masquerades, human rights are nonexistent, superstition is instrumentalized and the police are corrupt. Yet there is an obvious beauty and vitality to the eyes of the outsider, which I find difficult to place.
A woman who has worked on the island for many years paints a dark picture: “Look, you know that the people of this country have recovered some of the land. Okay … but do you think they cultivate these lands? Not at all! It’s like : I won’t spoil my hands. So what are they doing? Well, they are going to work in the Dominican Republic, on sugar cane plantations, where they are exploited. But as it is not at home, honour is saved. Believe me, there is not even the desire to change things, to look at the long term. The rule of thumb is: me first. An extremely individualistic society. After the earthquake, this island had the opportunity to change, with the flow of money coming from all over the world. But nothing has been done. Nothing! Everything grows on this fertile land, but they even import their rice now! ”
It is true that the state has no credibility whatsoever. All its functions are delegated to the international community, the NGOs, which benefit from it, just like churches of all kinds. The place is full of Evangelists, Proseltysers, and Pentecostalists, who eradicate reflection and cultivate emotion. This island has long been a playground for caudillos, oligarchs and plutocrats. It is a second, internationalised version of Batista’s Cuba. After thirty years of “democratic transition”, part of the public has even sunk to nostalgizing the dictatorship of the Duvaliers …
As they say here, in créole: “konstitisyon sé papier, baionet sé fé”, in other words: “the constitution is made of paper, the bayonet is steel,” meaning that the force of arms prevails against the law. Election winners have a base of three pillars ; the elite, the masters, the mafia. There are two major values: skin color and money: “a poor mulatto passes for a black, while a rich black can pass for a mulatto”.
The history of the country is a succession of failed revolts. The United States occupied it from 1915 to 1934. Then came the Duvaliers’ dictatorship, from 1957 to 1986. First, the father, François Duvalier, nicknamed “Papa Doc”, a country doctor who played the providential man. Daddy Duvalier consolidated his power in faith and violence ; he obtained from the Vatican the right to appoint the bishops himself, and he replaced the army with his « tontons macoutes ». The latter were an ultra-violent militia entirely devoted to him, the word “tonton” being the name of the local Boogeyman, and the “macoute” the bag peasants carry over the shoulder.
Duvalier also weaponised anti-Americanism, whilst being careful—American sensitivities being demonstrable—not to sound Communist. One Cuba was enough for the Pentagon. His targets were instead all Americans and “the whites” in general. The word tragedy is rooted, after all, in the Greek term for a sacrificial animal. Populism is the search for a scapegoat to make people forget who gets the real profits, at the local level. It is more or less everyone’s policy today.
Duvalier used voodoo to control the country, pretending to be a reincarnation of Baron Samedi, the guardian spirit of cemeteries. He dressed like him, in a black suit and hat. He imitated the nasal voice of the baron, sounding rather like Tom Waits. He went so far as to claim the assassination of JFK, saying he had cast a spell on the American president, thanks to his lucky number, the 22 (Duvalier had been elected president on 9/ 22 and JFK killed on 11/22).
On the death of Daddy, in 1971, Junior took over. Jean-Claude was nicknamed “Baby Doc”. He was more nuanced, but no less corrupt, seeking a kindler, gentler form of viciously corrupt barbarism.
In 1990, came the turn of a small priest, Aristide. In order to be elected president, he promised wonders and castigated what he called the “4 A’s” (in French : Argent, Armée, Amérique, Autorités ecclésiastiques). He was a skilful rhetorician who knew how to play with words and images, but had to flee to Washington, the following year, due to a coup, facilitated by the CIA, who had bought the loyalty of the Haitian secret service (the SIN) . This provided, not for the first time, the spectacle of the CIA in league with Sin to drive out a defrocked successor of the devil. One hardly needs to read Milton to make the point.
Aristide, unlike Adam and Eve, regained Eden in 1994. According to Chomsky, it was President Clinton who organized this return, in exchange for a liberal economic program for the country. But ultimately, Aristide also caught the « présidentite » (the disease of power), as people say here, and became as corrupt as the others. He set up his private militia whose very violent members were called his “chimeras” and delighted in “la magouye” (the politricks) profiting from drug trafficking and other ways to make easy money. In the most select clubs of the island, he rubbed shoulders with the interwoven spheres of intelligence, the police and the mafia.
Everything in Haiti is controlled by this little club. For example, when the journalist Jean-Dominique was assassinated, the investigating judge handed over his file to the prosecutor and immediately went into exile abroad, because he had asked for the revocation of the immunity of a senator, Dany Toussaint, who was a notorious weapons dealer.
The money donated by the international community immediately disappears into the pockets of the island elite (a word was coined to describe that : « la patrie-poche »). It is a society of castes, with hordes of domestic slaves (even the poor have theirs: poorer than them) and whoever does not profit from an opportunity to get richer is named a fool: “imbécil ki pa pran” (« the idiot who does not take »).
In the streets of Port-au-Prince and Petite-Rivière-de-l´Artibonite, the election campaign is in full swing. I come across bands of half-drugged musicians, who are paid to buy votes from the population. The turnout is so low, in each election (between 20 and 30%), that the victory must be wrested using all available methods. Red-eyed thugs roam the streets shouting the name of the candidate they pledged allegiance to, blowing in homemade instruments created from sheet metal donated by USAID, the American cooperation agency.
In a polling station, a very confident and smiling man strides in, the very archetype-perhaps stereotype–of a local politician. He sports a flawless shirt, pleated pants and patent shoes and a toothy grin. He says to me: “I am a candidate and one could even go so far as to say : an elected senator”. But the voting has just started and no crowd jostles at the gate. False humility is a global given in pre-elected candidates, usually.
Some voters come, performing a ritual, for sundry reasons: either they have been paid, or they owe a vote to a protector. The candidate for the Senate begins to shake hands, but it is obvious that people do not appreciate him.
Argentinian blue helmets are posted around the polling station, drinking maté. The moon shines in an orange and mango sky. The counting of the ballots continues late at night, while little braziers sizzle under the stars. Some stones are thrown on the roof, but nothing serious.
In Petite-Rivière, I visit the fort where Dessalines defeated the French armies. I eat a lunch made of djon-djon rice (prepared with black mushrooms, peas, garlic, chilli and salt). I drink Barbancourt rum.
In schools, there is a lot of absenteeism, especially among teachers, because they only earn $ 30 a month and prefer to work in the private sector. Now 80% of the schools are private. I visit a voodoo temple where the mambo (priestess) sprinkles an earthy mound with a bottle of whiskey filled with a spicy liquid. The potomitan is the nerve center of the temple. It looks like the mast of a boat, carved with animal figures. In the courtyard, women dance, in colorful dresses. It is a very calm place and the mambo seems sincere and honest. She also works as a midwife and helps the poorest in the villages around the temple. It is obvious that the people respect her.
After a while, I realize that a stuffed animal is hanging on the potomitan. Its morphology vaguely reminds me of something. As I get closer, I recognize a character from a television series that I used to watch when I was a child: yes, it’s Alf, the alien, whose spaceship had crashed in the garage of the Tanner family, in Los Angeles. I wonder if this Alf eats cats …
$ $
$
(Note: the parents of the musician Régine Chassagne were born in Haiti. With her group Arcade Fire, one of the best rock bands of today, Régine helps her country of origin, through the Kanpe foundation, a word that means “Stand up” in Haitian Creole: www.kanpe.org.)
« Haïti mon pays, wounded mother I’ll never see. Guns can’t kill what soldiers can’t see. »
(THE ARCADE FIRE, « Haïti »).
В Порт-о-Пренсе я сажусь в такси и болтаю с водителем Пипо. Ему 23 года, и он знает абсолютно всё. Вопрос о футболе? Пипо запросто выдаёт список игроков основных европейских команд. Выборы в Америке? Он проводит анализ ситуации в разных штатах, как будто он только этим всю жизнь и занимался. Ну а уж что касается политики в Гаити, то Пипо просто нет равных – настолько обширны и глубоки его познания. По пути, не выпуская руля из рук и болтая без остановки, этот виртуоз умудряется записать телефончик симпатичной прохожей, а после душевно, со слезами на глазах, прочитать по памяти несколько строк из стихотворения Рембо. Он привозит меня по нужному адресу и оставляет мне свой телефон, так, на всякий случай. Перед тем, как уехать, он говорит, что хочет стать морским пехотинцем США. Это его большая мечта. Он искренне поддерживает и будет голосовать за «Têt Kalé», певца кандидата на предстоящих президентских выборах. Одно ясно точно: Пипо, не пропадёт и добьётся своего всеми доступными способами.
Ничто не работает как надо в этой стране, почти полностью управляемой международными агентствами и неправительственными организациями. Выборы – это чистой воды фарс, права человека отсутствуют как таковые, вуду стало мощным инструментом воздействия, а полиция коррумпирована. Но, несмотря на всё это, невозможно не отметить необычайную красоту, жизненную силу, которую утратило наше чрезмерно избалованное общество.
Женщина, которая работает здесь уже много лет, рисует передо мной мрачную картину: «Послушайте, вот вы знаете, что гаитяне смогли получить землю, которая принадлежала раньше крупным землевладельцам. Хорошо… но вы думаете, что они обрабатывают эти земли, растят что-то на них? Конечно же нет! Они говорят, мол, я не буду пачкать руки, занимаясь грубой физической работой, я хозяин! И что они в итоге делают? Ага, едут на заработки в Доминиканскую Республику, на плантации сахарного тростника, где их эксплуатируют. Но поскольку это не у себя, то честь вроде как и не пострадала. Поверьте, здесь нет даже толики желания что-то изменить, сделать на долгую перспективу. Основное правило: каждый за себя. Индивидуалистическое общество в чистом виде. А ведь после землетрясения у этой страны была возможность изменить всё к лучшему, со всей-то денежной помощью со всего мира. Но ничего не было сделано. Ничего! Представь, на на этой плодородной земле можно всё, что угодно, вырастить, а они даже рис импортируют!»
Это правда, что государство совсем не пользуется доверием, а все его функции делегируются международному сообществу, то есть неправительственным организациям, которые извлекают из этого выгоду, так же как и разнообразные религиозные организации: евангелисты, пятидесятники и тому подобные, которые искореняют мышление и культивируют эмоции. Эта страна давно стала площадкой для игр пришлых каудильо, олигархов и плутократов. После тридцати лет «демократического перехода» часть общественности даже начинает сожалеть о диктатуре Дювалье…
Местные говорят: «konstitisyon sé papier, baionet sé fé», что означает в переводе с креольского: «конституция – это бумага, а винтовки – металлические» (сила оружия превалирует над законом .) Каждый раз на выборах побеждает тот, кого поддерживают элита, руководители, мафия, мулаты. Здесь две основные ценности: цвет кожи и деньги: «бедный мулат сходит за черного, а богатый черный может сойти за мулата».
***
История страны – это череда восстаний без будущего. Соединенные Штаты оккупировали Гаити с 1915 по 1934 год. После была диктатура Дювалье, с 1957 по 1986 год. Сначала отец, Франсуа Дювалье, по прозвищу «Папа Док», сельский врач, который изображает из себя человека с высшим предназначением и получает от Ватикана право самому назначать епископов. Он заменяет армию своими приспешниками «тонтон-макутами», ультра-жестокой милицией, которая полностью ему повинуется. «Тонтон-макут» – это имя местного народного бабайки, где «тонтон» – это дядя, а «макут» – джутовая сумка, которую крестьяне носят через плечо.
Из соображений популизма Дювалье начал критиковать американцев и «белых» в целом. Целью этого был поиск козла отпущения, чтобы люди забыли, кто на самом деле является реальной проблемой на местном уровне. Это также метод Дональда Трампа в наши дни. Затем, после смерти отца, в 1971 году, его сын Жан-Клод, по прозвищу «Малыш Док», вступил во владение. Его правление будет более завуалированным, но не менее коррумпированным.
В 1990 году настала очередь священника Аристида быть избранным на пост президента страны. Он также обещал с три короба и порицал то, что он называл “4 А”: деньги (Argent), армия (Armée), Америка (Amérique) и церковные власти (Autorités ecclésiastiques), которые по его мнению являлись сущим воплощением зла. У него был прекрасно подвешен язык, и он умел манипулировать, играть словами. Но в следующем году он вынужден был бежать в Вашингтон из-за государственного переворота, которому способствовали американцы, подкупившие гаитянскую спецслужбу.
Когда он вернулся к власти в 1994 году, это произошло, по словам Н. Хомского, потому что президент Клинтон организовал его возвращение в обмен на либеральную экономическую программу для Гаити. Но в конечном итоге Аристид подхватывает “президентскую горячку” (болезнь власти) и становится таким же коррумпированным, как и те, кто был до него. Он также создал свою личную милицию, состоящую из “химер” – особо жестоких головорезов, и приложил руку к криминальным делишкам, получая прибыль от торговли наркотиками. Он стал вхож в высшие круги разведки, полиции и мафии. На острове все контролировалось этой шайкой. Например, когда журналист Жан-Доминик был убит, следственный судья передал свое дело прокурору и немедленно отправился в ссылку, потому что он попросил отменить сенаторский иммунитет сенатора Дани Туссена, который был известным торговцем оружием.
Деньги, пожертвованные международным сообществом, немедленно исчезают в карманах элиты. Это «родной карман», как говорят на креольском, кастовое общество, с его полчищами домашних рабов (даже бедные имеют своих: беднее их …), а тех, кто не пользуется случаем, чтобы на чем-то нагреться, клеймят идиотом: «кто не стырил, тот дурак».
Вуду также стал инструментом доминирования, методом кнута и пряника. Страну поделили между собой священники, которых называют уган или боко. На сто жителей приходится один священник. Дювалье и Аристид использовали их, чтобы зомбировать людей. Тем не менее, у вуду есть не только отрицательные стороны, оно также помогает сопротивляться угнетению, недаром вуду был первым убежищем рабов.
***
На улицах Порт-о-Пренса и Петит-Ривьер-де-лАртибонит избирательная кампания идет полным ходом. Я встречаю группы музыкантов “под кайфом”, которым платят за привлечение голосов избирателей. Явка настолько мала на каждых выборах (между 20 и 30%), что победу нужно вырвать у противника всеми доступными методами. Парни с красными глазами бродят по улицам, выкрикивая имя кандидата, которому они обещали преданность, трубя в инструменты, которые они изготовили из листового металла, поставленного USAID, американским агентством сотрудничества.
На пути мне так же попадаются местные денди, выходящие из трущоб в костюмах и начищенных до блеска туфлях, ну точно как их альтер эго из Конго, “сапёры”*, которые
тратят все свои деньги на одежду.
*Сапёр – последователь конголезской организации SAPE (Société des Ambianceurs et des Personnes Élégantes), что означает «Сообщество продвинутых и элегантных людей».
На избирательном участке появляется нарядно одетый мужчина, очень уверенный в себе и улыбающийся. Олицетворение типичного политика: крупное телосложение, безупречная рубашка, отглаженные стрелки на брюках и лакированные туфли. Он говорит мне: «Я кандидат, и, чего уж там, можно даже сказать, избранный сенатор». Самоуверенности ему не занимать, потому что голосование едва началось, а аншлага среди голосующих нет.
Избиратели, которые участвуют в выборах, тоже наряжаются в пух и прах. Здесь внешний вид очень важен. Я видел мужчин, выходящих из трущоб в безупречных костюмах, как будто они собирались на работу в Сити. Но никто не улыбается. Они выполняют ритуал, и у каждого свои причины: им заплатили, или они должны отдать этот голос своему покровителю. Кандидат в сенаторы начинает пожимать руки, но мы чувствуем, что людям он не нравится.
Аргентинские миротворцы разместились вокруг избирательного участка и пьют мате. Луна сияет на мангово-оранжевом небе. Подсчет бюллетеней продолжается до поздней ночи, пока костры тихо потрескивают под звездами. Участок забрасывают камнями, а так ничего серьезного.
В Петит-Ривьер я посещаю форт, где Дессалин победил французские армии. Я ем рис джон-джон, приготовленный с черными грибами, горохом, чесноком, перцем чили и солью. А чтобы лучше заходило, я обильно запиваю всё это ромом Barbancourt.
***
В школах много прогулов, особенно среди учителей, потому что учитель в государственной школе зарабатывает 30 долларов в месяц, а потому предпочитает работать в частном секторе. Теперь 80% школ являются частными, и государство может спокойно сбросить с себя эту ответственность, потому что у него дел других полно.
Я фотографирую на улице, когда случайно обжигаюсь о выхлопную трубу мотоцикла. Водитель восклицает, улыбаясь: “Ли белый, он обжегся на моем мотоцикле. Горячо, ли белый”. И предлагает мне сигарету. Это маленькое происшествие сближает нас. Мы курим вместе. Позже я посещаю храм вуду, где мамбо (жрица) окропляет земляной холм остро пахнущей жидкость из бутылки из-под виски. “Потомитан” является нервным центром храма. Он похож на мачту, покрытую узором из резных фигур животных. Во дворе танцуют женщины в разноцветных платьях. Это очень тихое место, и мамбо кажется искренней и честной. Она также работает акушеркой и приходит на помощь неимущим. Чувствуется, что жители деревни ценят и уважают её.
Чего не скажешь о бывшем диктаторе Франсуа Дювалье, который использовал вуду, чтобы контролировать страну, выдавая себя за реинкарнацию барона Самеди – духа хранителя кладбищ. Он одевался как барон, в черный костюм и шляпу, и подражал носовому голосу барона, выступая на публике. Став параноиком после комы, Дювалье даже заявил, что это он убил Кеннеди, наложив заклятье на американского президента благодаря вуду и его счастливому номеру 22 (Дювалье был избран президентом республики 22 сентября, а Кеннеди был убит 22 ноября).
Через некоторое время я замечаю, что на центральном столбе, потомитане, висит плюшевая игрушка. Её форма смутно напоминает мне что-то. Когда я подхожу ближе, я узнаю персонажа из телесериала, который я смотрел в детстве: это Альф, инопланетянин, чей космический корабль потерпел крушение в гараже семьи Таннер, в Лос-Анджелесе. Я задаюсь вопросом, ест ли этот Альф кошек…
$ $
$
Примечание: музыкант Режина Шассань вместе со своей группой Arcade Fire, одной из лучших на музыкальной рок сцене сегодня, помогают Гаити, через фонд Kanpe (слово, означающее “встань, воспрянь” на гаитянском креольском): www.kanpe.org.